Тема поэта для М.Ю. Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем его стихи о поэте и поэзии были тесно связаны с поэзией декабристов и с программными стихами А.С. Пушкина.
Однако Лермонтову уже недостаточно лишь веры в справедливость, необходима объективная опора в реальности. А она противоречила идеальным представлениям о высокой миссии поэта. Так возникает трагическая ситуация «Пророка».
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
Хотя стихи написаны в 1841 году, они не являются последним словом поэта, который до последних дней пытался найти выход из трагической ситуации. В стихотворениях «Поэт», «Не верь себе», «Журналист, читатель и писатель» та же ситуация показана в ином свете. Ведь если толп оторвана от поэта, то и поэт оторван от толпы, а значит, правда каждого из них не является единственно верной. Истина находится посередине. Так у Лермонтова рождается критика не только толпы, но и поэта.
В стихотворении «Поэт» анализируется внутреннее состояние художника слова. В нем живет и вчерашний пророк, осознающий высокую миссию творца, и современный поэт, понимающий тщетность своих усилий и своего таланта. С одной стороны, поэтическое слово объединено с толпой («твой стих, как божий дух, носился над толпой, и отзыв мыслей благородных звучал, как колокол на башне вечевой…»), а с другой — это слово противопоставлено толпе («но скучен нам простой и гордый твой язык, нас тешат блестки и обманы…»). Из скрещенья мотивов возникает вопрос о поэтическом творчестве нового типа. Презренье к пророческому дару нуждается в мщенье со стороны «осмеянного пророка». Месть направлена против жестокого века, против сомнений самого поэта, не позволяющих в полную силу осуществить пророческую миссию.
Сложность процесса перехода к новому сознанию отразилась в стихотворении «Журналист, читатель и писатель» (1840 г.). Журналист (то есть критик) оказывается наименее привлекательной фигурой вследствие жалкой роли современной поэту журналистики. Журналист и сам осознает недостатки своих критических статей, но пока не понимает, насколько важна его миссия. Он стоит между писателем и читателем. Мечта читателя сродни мыслям писателя:
Когда же на Руси беспложной
Расставшись с ложной мишурой,
Мысль обретет язык простой
И страсти голос благородный.
Однако журналист или вовсе не понимает, или понимает слишком узко и грубо свои задачи. Вот почему писатель отказывается от поэтического творчества. Исповедь его трагична. Он не видит выхода из создавшейся ситуации. Речь его остается пророческой, несмотря на непонимание толпы, но вследствие этого непонимания кажется всего лишь «бранью… коварной».